Сталин и Варшава в августе 44-го
Поведение Сталина в отношении восставшей Варшавы в августе 1944 года поражает прежде всего своей политической нелогичностью. В отличие от сентября. В сентябре он действовал так, как собственно и должен был бы действовать Сталин при достижении своих сталинских целей и интересов: то есть производил разные демонстрации, символизирующие его добрую волю и готовность помочь «народу Варшавы», чтобы в конце концов развести руками и сказать: ну не выходит ничего, война есть война, вините лондонских авантюристов, которые подбили вас на восстание, не согласовав с советским командованием.
Между тем, в августе он не только не делал никаких символических жестов в сторону восстания, но демонстративно отказывался помогать восставшим. Отказ предоставлять аэродромы союзникам в этом смысле особенно красноречив. Конечно это было в секретной бумаге, которая точно не могла попасть в газеты (и о которой Сталин не мог помыслить, что она очень скоро будет опубликована в мемуарах Черчилля). Но тем не менее это уже какая-то странная роскошь для хитрого и осторожного политика, каким вроде бы был Сталин.
Объяснение может быть только одно: в сентябре Сталин уже не боялся победы повстанцев, в августе он ее боялся, и боялся панически, истерически. Но каким образом Сталин мог предполагать, что повстанцы один на один одолеют дивизии Вермахта и не будут ими раздавлены? Здесь мы уже вступаем на почву чистых спекуляций, но зная параноидальный склад ума Сталина логичнее всего предложить, что он опасался тайного «сговора» между поляками, немцами и англичанами: что немцы передадут Варшаву лондонцам специально, чтобы подложить ему свинью. И в самом восстании он, надо полагать, узрел английскую интригу, потому что в его конспирологической вселенной приказ начать восстание поступил из Лондона - значит от Черчилля.
Между тем, в августе он не только не делал никаких символических жестов в сторону восстания, но демонстративно отказывался помогать восставшим. Отказ предоставлять аэродромы союзникам в этом смысле особенно красноречив. Конечно это было в секретной бумаге, которая точно не могла попасть в газеты (и о которой Сталин не мог помыслить, что она очень скоро будет опубликована в мемуарах Черчилля). Но тем не менее это уже какая-то странная роскошь для хитрого и осторожного политика, каким вроде бы был Сталин.
Объяснение может быть только одно: в сентябре Сталин уже не боялся победы повстанцев, в августе он ее боялся, и боялся панически, истерически. Но каким образом Сталин мог предполагать, что повстанцы один на один одолеют дивизии Вермахта и не будут ими раздавлены? Здесь мы уже вступаем на почву чистых спекуляций, но зная параноидальный склад ума Сталина логичнее всего предложить, что он опасался тайного «сговора» между поляками, немцами и англичанами: что немцы передадут Варшаву лондонцам специально, чтобы подложить ему свинью. И в самом восстании он, надо полагать, узрел английскую интригу, потому что в его конспирологической вселенной приказ начать восстание поступил из Лондона - значит от Черчилля.